Зигмунд Евграфович Цапеллин был человеком ответственным и к своей работе испытывал уважение. Будучи членом (и к тому же большим) NSDAP с 1933 года, он знал все тонкости и особенности специфической деятельности фашиста. Неоднократное участие в еврейских погромах, да и просто в мелких и больших потасовках, сделали из Зигмунда закаленного в боях бойца за дело фюрера. Часто он
хвастался, что лично знаком с Геббельсом и даже научил последнего «правильно» смотреть на жизнь, но мало кто верил в эту чушь, кроме, разве что, столичных проституток. Правда, неоспоримым фактом оставалось его участие в отстреле и гашении «Sturmabteilung».
Сейчас же Цапеллин методично и со знанием дела избивал чудом выжившего польского коммуниста. Аккуратно сняв свое пенсне, он убрал его в неприметный с виду футляр с
красной пятиконечной звездой на крышке. Засучив рукава, он закурил и налил очередной стакан водки. Сделав «уголок» локтем и произнеся не менее эффектно: «- За нашу победу!»,
осушил его залпом и закусил двумя шпротами на куске черного хлеба. Жизнь, в отличие от польского коммуниста, казалась теперь Зигмунду прекрасной.
- Ну что, продолжим? – поинтересовался он и мило
улыбнулся.
- А может не надо? – послышался обреченный голос из
темного и сырого угла.
- Сам не хочу! Сейчас бы футбол посмотреть…- мечтательно протянул нацист, закатив глаза, - но Залеф сказал надо - значит надо! – и смачно съездил в челюсть. Прозвучал легкий хруст и сдавленный стон.
Надо заметить, что фашистские застенки представляли собой устрашающего вида подвал с невысокими потолками, серыми неровными стенами с острыми углами. На окнах стояли двойные решетки, везде царил гнетущий полумрак. В центре помещения было установлено железное кресло с кожаными ремнями, надежно ввинченное в пол. Рядом с одной стороны небольшой столик с различными инструментами пыток для особо одаренных и строптивых польских коммунистов, с другой жаровня со щипцами и заостренными прутьями того же назначения.
Излюбленным орудием скромной, но так необходимой деятельности Цапеллина были маленькие щипцы, паяльник и утюг. Таким инструментарием можно делать много надругательств над телом! Редкая польская скотина доживала до рассвета, если за дело брались истинные профессионалы. Обычно «рабочий день» Зигмунда начинался ночью, но сегодня пришлось начинать раньше…значительно раньше. Поэтому фашистский изверг был расстроен и в душе ругал Лео фон Залефа на чем стоял весь фашистский свет.
Под столом патефон со скрежетом играл полонез Огиньского. На пластинке вращался небольшой польский флажок, слегка поеденный молью. Так проявлялось отвратительное чувство юмора гестаповца. К тому же у Цапеллина была невыносимая фашистская рожа, да и сам носитель сего бесценного дара природы этого не отрицал. Видимо где-то очень глубоко в душе он все же любил Природу, даже несмотря на то, что она с ним сотворила.
- Краковской колбаски не желаете? – извращенно юморил Цапеллин.
- Нет, спасибо! – ответил все тот же слабый голос из темного угла.
- Напрасно, напрасно! – подытожил Зигмунд и, выпив еще стакан, закусил его колбаской.
- Пора на выход, мой польский товарищ! – сказал фашист и за ноги выволок полуголого, изможденного, окровавленного коммуниста. Усадив его в кресла и связав ремнями, Цапеллин
омерзительно похрустел пальцами и приготовился к приятной процедуре.
- Для начала простой протокольный вопрос. Хотя протоколы допросов я никогда не веду, а сочиняю их потом. Ну и? на кого ты работаешь? - Ни на кого!!! – ответил бедняга. - Ты коммунист? - Нет же, я не люблю русских, я просто за хлебом вышел! - Врешь, собака! – взорвался Цапеллин и вогнал большую иглу под указательный палец левой руки. Тут же последовал душераздирающий вопль. - Со мной шутки плохи, мразь, - угрожающе постукивая начищенным до блеска сапогом, заметил нацист, - и жить тебе осталось мало! - Нет, не надо! - Я – врач, ну это так, к сведению, - с гордостью сказал Зигмунд, - и хорошо знаком с анатомией человеческого тела! А что из этого следует? - Что? - Что это делает из меня эффективного убийцу, вот что! – почти прокричал в окровавленное ухо Цапеллин и вогнал иглу под ноготь среднего пальца левой руки несчастного. Раздался душераздирающий крик. - Нет, не надо! - Ну, с тобой абсолютно невозможно работать! Это не так, то не эдак! - Может, я пойду, а? - Нет, гаденыш, я еще не закончил! – сказал фашист и перекусил кусачками первую фалангу на мизинце. Снова раздался вопль. - Не кричи! - Не могу, больно! - Терпи! Ты же коммунист! - Я – не коммунист! Я – Збигнев Малек, я просто вышел купить хлеба.
- Ай, ай, ай, как не повезло! Зигмунд подошел к металлическому шкафчику, размотал удлинитель и подключил утюг. - Сейчас повеселимся! Пусть он пока у тебя постоит, хорошо? – сказал фашист и расплылся в милой улыбке. - А пока он нагревается, дай-ка я у тебя ноготок вырву! Страшный вопль сотряс стены. Но на этом изверг не успокоился. Вытащив иглы, он подошел к жаровне и призадумался. Закурив новую папиросу, Цапеллин начал выбирать подходящие к случаю щипцы и клейма, рассуждая про себя о достоинствах каждого инструмента. Очень кстати пришелся прут с раскаленной пятиконечной звездой. Он показался ему наиболее актуальным, да и просто эстетическим. Зигмунд был эстетом. Искусство было ему вообще не чуждо, и он любил творческий процесс. - Дай-ка я на тебе что-нибудь вырежу, - призадумался Зигмунд и достал «Victorinox». В следующий момент, высунув от удовольствия язык, фашист старательно вырезал на левой стороне груди допрашиваемого какой-то рисунок, приговаривая при этом: «...палка, палка, огуречик…». Все это действо сопровождалось истошными криками и кровотечением. Струившаяся кровь пачкала руки Зигмунда, но он мало обращал на это внимание, искусно завершая рисунок. У заключенного начались болевые судороги, которые только раззадорили гестаповца. Поляк пытался вырваться, дергая руками изо всех своих ничтожных сил, извивался, корчился и сильно мучился. Чтобы не слышать стоны, Зигмунд вставил в зубы допрашиваемого кляп. - Как тебе мои носочки? – осведомился фашист и, чтобы напрасно не тратить время, отрезал с правой стороны ушную раковину. Качественная швейцарская сталь легко скользила по мягкой хрящевой ткани. При первом прикосновении кожа словно взорвалась, далее сопротивления не было. Польский юноша безнадежно вырывался из непомерных пут, почти выгибаясь всем
телом. – Ну, тише, тише… Отойдя на некоторое расстояние, Цапеллин теперь любовался своим мастерством. Выставив перед собой большой палец правой руки и прикрыв один глаз, как заправский художник, он что смерял и оценивал. - Я бы сказал, что это постмодернизм! Да нет же, определенно постмодернизм! А тебе нравится? Эй, а ты меня слышишь? Я-ху, ты что, на ухо туг? – но потом раздосадовано заметил, - Нет симметрии! Все-таки Цапеллин очень любил свою работу, а потому выжег справа клеймо. Тут же распространился запах паленой кожи, шипение от соприкосновения с телом, послышался гортанный хрип и допрашиваемый потерял сознание. Зигмунд раздосадовано ухнул. - Нет, ну все же долго держался!
Для того чтобы привести его в сознание Цапеллин обдал подонка водой и вынул кляп. Тот мотнул головой, обвел помещение мутным взглядом, застонал и бессильно уронил голову на высокую спинку стула. В этот момент раздался мерзкий скрежет. Это был звонок. - Сиди здесь и не куда не уходи! – строго сказал Цапеллин и погрозил пальцем. - Да я и ходить то уже не могу, харя фашистская! Зигмунд расценил это как комплимент и, улыбнувшись, нежно пнул коммуниста мысом сапога под ребра. Тот крякнул и успокоился.
Послышался лязг засова металлической двери, и на пороге возник унтершарфюрер и вечный порученец Фриц Хрыкбауер. Вид он имел заспанный, недовольный, взгляд туманный и глупый. - Зиг хайль, товарищ Цаплин!… Ах, простите! Хайль, Гитлер, херр, штурмбаннфюрер – взметнув правую руку вверх произнес после непродолжительной паузы Хрыкбауер. Неестественно покраснев и приняв вид потерявшей девственность школьницы, он потупил взгляд и что-то пробормотал себе под нос. - Что тебе? Не видишь, – мы заняты! – ответил Зигмунд и обратился к допрашиваемому, - Правда ведь, правда? - Отстань, я вообще умираю! – послышался обреченный голос, затем слабый плач. - С тобой невозможно работать, то больно, то умираю! - Это понятно… - начал, было, Фриц, но был прерван. - Даже странно, ну дальше! - Я по поручению Лео фон Залефа! - Что надо этой усатой скотине?! - Немедленно привести заключенного №246 и пойманного польского лазутчика в кабинет к А.Гольмгрену …то есть А.ГОЛЬМГАУЗЕНу! - Ага, щас все брошу и метнусь! - Мое дело маленькое… - Кто бы сомневался! Да с таким делом даже в баню стыдно захаживать с боевыми офицерами! Фриц обиделся и заплакал. Достал носовой платок, сделанный из семейных трусов в цветочек, и смачно высморкался. Под глазами выступили синяки, нос покраснел. - Ну, будет тебе…- начал успокаивать Зигмунд, - у Залефа еще меньше! - Правда? – оживился Хрыкбауер. - Ну, если честно, то меньше не бывает, но у него маленький и к тому же еще и кривой! - Правда? - Правда! - Правда-правда? - У Катарины Крафт спроси! - А кто это? - Ладно, ты свободен! – сказал Зигмунд и, нахмурив лоб, принялся напряженно размышлять. «Опять без меня водку пьют!» подумал Цапеллин, «опять!», подумал Хрыкбауер. Первый вновь впал в раздумье. - Передай, что сейчас буду! – сказал штурмбаннфюрер и хлопнул дверью, прибив нос унтершарфюреру Фрицу. - А ты что смеёшься, а? – сказал Цапеллин и избил заключенного. И тут Зигмунд вспомнил, что он как-никак изверг. На ум стали приходить страшные пытки. Но их было так много, что фашист стал просто теряться в их многообразии. На лбу выступил пот, в области копчика что-то зачесалось. Поэтому Цаплин решил банально вспороть руку допрашиваемого и намотать на заостренный карандаш сухожилие. Вздохнув, он снова заткнул в зубы кляп. Вспомнив про утюг, фашист проверил его – он был холоден как покойник. «Черт!» выругался Цапеллин и побрел проверять металлический шкафчик. Внутри он нашел листок бумаги, развернув который он обнаружил следующую запись: «Электричество отключено за неуплату по карточным долгам, жирная свинья, так что бывай. С любовью, Лео фон Залеф.». «И когда успел?» подумал Цапеллин. - Неужели опять проверка? Гребаная RSHA! Ведь везде найдут! Ни минуты покоя! От безутешного горя Цапеллин решил освежить стакан и утешиться. По телу разлилось приятное тепло, в голове легкий туман принес с собой безмятежность. Ноги становились ватными и вовсе не желали держать боле тело, непреодолимое желание прилечь довлело, возрастало нечто романтичное, Цапеллину захотелось женщину! Но невесть откуда пришедший образ фон Залефа обломал весь кайф! Он цинично хозяйничал в голове Зигмунда и изредка грозил ему пальцем, вспоминая чью-то мать. - Да оставь же ты меня в покое, гад! –прокричал Зигмунд. Теперь Цапеллину казалось, что фон Залеф спрыгнул на пол и принялся бегать вокруг него, при этом рост он имел маленький. Но что действительно удивило Зигмунда, это то, что у фон Залефа были маленькие рога, длинные волосы, и хвост с косичкой на конце. Прыгая, он дьявольски хохотал и показывал длинный язык. Цапеллин зарекся пить, хотя бы сегодня!
Зигмунд Евграфович Цапеллин был человеком ответственным и к своей работе испытывал уважение. Будучи членом (и к тому же большим) NSDAP с 1933 года, он знал все тонкости и особенности специфической деятельности фашиста. Неоднократное участие в еврейских погромах, да и просто в мелких и больших потасовках, сделали из Зигмунда закаленного в боях бойца за дело фюрера. Часто он
хвастался, что лично знаком с Геббельсом и даже научил последнего «правильно» смотреть на жизнь, но мало кто верил в эту чушь, кроме, разве что, столичных проституток. Правда, неоспоримым фактом оставалось его участие в отстреле и гашении «Sturmabteilung».